— Лю-ю-юди, какие вы хоро-о-о-ошие! — полусонным, но довольным голосом Олега вещает телефон.
— Привет, а что такое-то?
— Не, ну как что? Спасибо тете Люде и дяде Юре, та-ака-ая передачка… Вообще! Все такое классное! И за легкие сигареты вот вообще огромное спасибо!
— Ты где, дома уже?
— Да-а-а… Ванну принял, нашел остаток мартини с Нового года, кажется… Во-от…
— Релакс?..
Он смеется. Утром этого дня мы встретились на крупном рынке, где находился магазинчик тети Люды — я обещала ей знакомство с «настоящим карателем». Тетя Люда и дядя Юра активно помогали армии, но хотели это делать непосредственно для конкретных людей, чтобы знать – помощь пришла по точному адресу. Мы пришли к условленному времени, тетя Люда задерживалась. Утро было солнечное, но холодное, почти морозное — мы сначала постояли, потом присели на корточки на залитом солнцем пятачке у контейнера. Сначала просто рядышком, а потом – теснее, чтоб согреться. Кофе взять было негде, и мы скоро покрылись «гусиной кожей», причем Олег утверждал, что не мерзнет. На нем была только форма и водолазка, рукава закатаны до локтей — когда он вытягивал руку, жестикулируя, были видны синяки на венах.
— Ого, с тех пор как ты приехал, они не уменьшились!
— Да, вот тут еще — кололи, но не получилось, — показывает синячок у кисти и вспухшее место выше.
— Покажи-ка, — осторожно провожу пальцами. — Это лиогелем надо намазать. Любым гепариновым гелем. Все быстро пройдет. Или хоть йодную сетку нарисовать.
— Это как?
— Просто рисуешь сеточку с квадратиком в 1 см, «рассасывает» хорошо.
Странно, думаю, что тебя до сих пор не намазали, вроде же есть кому. Но ладно…
Вскоре прибежала тетя Люда. Я познакомила ее с Олегом. Чуть позже подошел и дядя Юра, стал расспрашивать Олега о военных делах. Олег отвечал на все расспросы дяди Юры, рассказывал историю о том, как они с отжатым «триколором» на «Тритоше» издевались над россиянами: подманили их близко к нашему блокпосту, откуда «Тритошу» стали обстреливать свои же, пока не разглядели, что «головная машина» почему-то отстреливается от остальных. Затем мы перегрузили ящики, в которых лежали вкусные «подарки» для бойцов и всякие приятные мелочи («ништячки»), нужные ребятам на «передке». Все это имело не только материальную ценность, но было еще и выражением поддержки и благодарности солдатам. Мы стояли возле машины и дядя Юра расспрашивал Олега о том, о сем …
Тетя Люда слушала, смотрела на нас с Олегом и вдруг сказала:
— А вы похожи…
Мы от неожиданности отпрянули и уставились друг на друга, синхронно указывая друг на друга же пальцем и улыбаясь, — кто на кого похож-то? Нет, мы же разные! Но Петрович согласился, что таки похожи.
— Да это мы просто тут смерзлись до одинаковой кондиции! — комментирую. — Надо бы кофе попить, что ли…
Тетя Люда и дядя Юра остались довольны знакомством — несколько дней спустя тетя Люда сказала мне об этом в очень практичном ключе: «Он очень хороший мальчишка. Он женат?» Вопрос был для меня несколько неожиданным — под таким углом я на Олега никогда не смотрела. «Ну, типа того — у него есть «без пяти минут жена», но официально — нет, насколько знаю», — отвечаю удивленно. За неполные пять лет я привыкла думать о них как о паре, да и вообще для нашего уровня общения — увлеченных «хоббитов» — личные отношения как-то не имели особого значения, по крайней мере, для меня.
…Олег открывает дверь Тритоши — ему на СТО сегодня, и мы едем туда. Там есть кофе, кроме прочего. Он достает толстую пачку мятых купюр — на ремонт, добавляю ему туда сотню — он не желает брать, хочет угостить меня прикольным батончиком «Сало в шоколаде» — типа местный эксклюзив. Упрашиваю все-таки взять деньги, он покупает что-то для пацанов. Тритошу поднимают домкратами, а мы идем с кофе на улицу. Я по дороге рассказываю ему, что Катя Л. (общая знакомая — известная в мире собачьего спорта российская спортсменка и тренер прим. автора) оказалась той еще «бендеровкой», она с нами! То есть не все так плохо у северных соседей.
— Не ожидал, думал, она такая — всегда вот это «Россия, вперед» у неё.
— Ну, вот так! Мы переписывались с ней немного, она молодец.
Он усаживается на бордюрчик и шарит в карманах — достает горсть мятых «рошеновских» карамелек в потертых фантиках и протягивает мне:
— Это боевые карамельки, они были со мной в бою. Возьми!
Я шарю в рюкзаке и даю ему в обмен несколько шоколадных конфет — он сначала отказывается, потом сует-таки в свой карман. Я смеюсь, мол, не забудь о них, а то растают там и будешь еще и в шоколадных пятнах!
— О, про пятна, кстати. Мне раз «капали» (лежал под капельницей — прим. автора), а потом надо было идти сепара допрашивать. Ну, стали, как обычно, ковырять, вену искать — пока медичка нашла, попала — видно, у меня то ли с давлением что-то было, то ли она как-то так задела — кровища ка-а-ак даст фонтаном! На стену, на мои штаны… Ну, влила (лекарство — прим. редактора) — иду к яме, где сидят сепары. Пацаны одного из троих увели раньше, там остались двое, одного допросить нужно. Я такой весь в кровище подхожу, типа отряхиваю штаны и говорю: «Ну вот, тот «колоться» не хотел, я его расстрелял. Давайте теперь этого!». Так мы показания записывать не успевали. — И смеется.
Боевыми карамельками я угостила ребят на складе у моих поставщиков — они заинтересовались. Стали спрашивать, чем помочь? Звоню Олегу:
— Вот народ твоих карамелек попробовал, помочь хотят! Что нужно?
— А у меня как раз проблема, где взять еще 1.000 грн. на машину… Нужно было больше, но мне дали денег крымские татары, переселенцы. Подошли ко мне сами и дали, прикинь?
— Давай номер карты, сейчас и это закроем!
«Лю-ю-юди, какие вы хоро-о-ошие!..».
Правда, потом он меня подкалывал — мол, это если ты горсть карамелек смогла за штуку продать, чего ж я не нашел больше конфеток?
Знаешь, все время пока с Олегом тесно общалась, меня не оставляло ощущение, что общаюсь с ребенком. Озорной, немного наивный и чистый мальчик лет шести-восьми, видимо, жил в нем постоянно. Тот самый внутренний ребенок — некоторые его прячут, некоторые утрачивают со временем, теряя вместе с ним чистоту и радость восприятия мира. Вот вроде ведет серьезно, вполне по-взрослому, рассуждает иногда очень и очень мудро и по-философски, а потом ка-ак выдаст что-то — и понимаешь, что он – маленький. Я ему однажды так и сказала, а он в ответ начал мне свои размеры в пример приводить. Набрал воздуха в грудь и расправил плечи. Я тогда покачала головой, улыбнулась — и он выдохнул и «сдулся».
Или вот:
— Хочу в шапочку перья фазана вставить! Мне сказали, что я в ней на Робина Гуда похож.
— А где перья возьмешь?
— Так я фазана подстрелил, пацаны варят суп. — И вдруг возвращается, слегка удрученный. — Вот ё!.. Сожгли уже перья…
Зеленая флисовая шапочка по одной из легенд была «отжата» (читай – подарена) у комбата. Каким шаманским чудом она держалась на самой макушке Олега – загадка, но он очень характерным движением подворачивал шапочкины края, усаживая ее поудобнее, а потом ладошкой приглаживал челку, чтоб все было красиво.
И уже в образе Великого Охотника рассказывал мне, из какого оружия какую дичь стрелять удобней. Или хвастался ночной охотой на российские беспилотники — эту штуку подстрелить практически невозможно, но решение невозможных задач было его хобби — только когда комбат стал звонить и уже ругаться со словами «Какой… стреляет по беспилотникам?!» — он со смехом озорного мальчишки убрал оружие.
Дикие животные часто снимали растяжки — однажды это был рыжий лис, которого потом торжественно поднесли командиру с таким же позывным. Тот их стал упрекать: «Вы что наделали? Зачем тотемное животное убили?», чем всех развеселил.
Олег мог среди ночи в Скайпе задать неожиданный вопрос:
— А как думаешь, что делать со шкурой кабана?
Я отвечаю:
— В полевых условиях — только засолить хорошенько, ты ж её вычинять, как положено, не будешь.
— Ага, — говорит, — так и сделали. Тут кабан здоровенный растяжку снял, добивать пришлось. У нас и мяса полно теперь, мы сегодня шашлыки ели.
Спрашиваю:
— А как с запашком специфическим, ничего? — И сама думаю: да вряд ли, они с голодухи там и не заметят, наверное.
Он смеется:
— Да мне сейчас пофиг, я после контузии запахи не очень хорошо «слышу», даже козье молоко — пофиг!
— Да-а-а… — говорю. — Классная у нас армия! Я тоже такую хочу — сами оденутся, обуются, вооружатся, кормиться будут подножным кормом…
— Почему это подножным? — спрашивает.
— Ну так, кабан вам, считай, под ноги упал.
Олег смеется:
— И правда!
И потом вдруг серьезно так рассказывает, что за голову каждого из них назначена награда — и сейчас он шестой в рейтинге, и «стоит» 25.000 долларов. Ой, думаю, как-то очень уж неправдоподобно…
— Ну хорошо, — говорю. — А как они узнают тебя?
— Ну-у-у… рост, комплекция, особые приметы…
— И что у тебя особого?
— У меня? — Чуть подумал. — У меня уши разные! Вот, смотри. — И медленно так голову поворачивает перед камерой, чтоб я «разность ушей» заценила…
Смешно, но про награду за голову — правда. Страшная такая, повседневная АТОшная правда. Как-то, когда он сильно кашлять начал (не как обычно от курения, а сильнее и чаще), говорю ему:
— Ты простыл, сходи к врачу или кто у вас там.
На следующий день спрашиваю:
— Ты сходил к врачу?
— Сходил…
— И что?
— Дали таблеточки и бутылочку с сиропом.
— И?..
— Таблеточки я где-то потерял, а сироп сразу выпил и все… он сладенький!
И все-таки умение увидеть в любой ситуации что-то смешное спасало его. Он мог со смехом рассказывать, как на выезд поехали 20 человек на БТР — и приняли бой с какими-то… байкерами! Которые очень быстро сбежали. Особенно смешно было то, что из разговора байкеров с их начальством по рации, перехваченного нашими, следовало, что они приняли бой с пятьюдесятью украми и тремя укропскими танками.
— И где они все это увидели? — спрашивает. — Причем, знаешь, очень быстро смылись, как только запахло жареным.
Я говорю:
— Слушай, мне кажется, они просто деньги отрабатывали, как думаешь? Им воевать – для галочки, а у вас мотивация совсем другая.
— Да похоже на то, — отвечает.
А однажды к их блок-посту подошли с белым флажком россияне и попросили помочь… выбить казаков из поселка! Причем просьбу изложили в таком духе: «Ну, не, ну, пацаны, ну, вам же все равно — ну помогите нам!» На что, конечно, согласия не получили, а вечером наши ребята наблюдали за бурной разборкой в поселке — между Военными силами РФ и казачками. «Бедные местные!» — пожалел их Олег.
Это натолкнуло на идею: выходя в глубокую разведку вдвоем, между расположением, например, казачков и какой-то местной ополчившейся банды, наши ребята становились спина к спине и давали очередь в противоположные стороны. После чего надо было исчезнуть с этого места и можно было позволить себе наслаждаться зрелищем боя между псевдосоюзниками по борьбе с хунтой.
Иногда за такие штучки комбат и «на ковер» мог вызвать — чаще вместе с «Пиратом», тоже мастером приколоться. Они являлись к комбату, как Дон Кихот и Санчо Панса — высокий и худой «Шаман» в смешной шапочке и небольшого роста, покоренастее «Пират». В ходе воспитательной беседы оба изображали некое непонимание (мол, а за что?) и долю раскаяния, смотрели абсолютно честными глазами на комбата, совершенно искренне объясняя, что, мол, как же мы могли предупредить, что будем давать ответку, если рация «села»? При этом между собой переглядывались и пересмеивались, как пойманные в чужом саду пацаны. Комбат долго не выдерживал — выписывал суровое внушение и «благословлял»: «Идите отсюда!». О таких случаях Олег рассказывал, как правило, закусив указательный палец и улыбаясь — попались, но отмазались!
Иногда жаловался на ватников всех сортов: «Знаешь, я как с ними пообщаюсь, мне плохо. Они как… как зомбированные. Спрашиваешь, думаешь: ну, может, боится человек, начинаешь вопросы задавать — простые вопросы, типа «Какого цвета солнце?» — «Желтое», «А небо?» — «Небо голубое, да». Потом потихоньку начинаю опять вопросы ближе к теме задавать, а он опять штампами этими… тьфу, что за нафиг!».
Возмущала его еще и пассивность местных — жизненная пассивность. Олег рассказал историю о том, как у них под арестом неделю сидел парень с СТО, подозреваемый в тесных связях с террористами. Выяснилось, что его просто заставили работать на «ДНР», особого выбора у него не было. Наши ребята хотели парня просто отпустить на все четыре стороны, а он сказал: «Послушайте, если вы меня просто так отпустите, то про меня скажут: вот, он неделю у укропов сидел и просто так вышел, значит, что-то «слил». Меня просто убьют». Наши пообещали вывезти его семью, через волонтеров найти жилье где-то подальше, на что он согласился. Семью — жену и полуторагодовалую девочку — ночью вывезли из сепарского поселка так, что никто ничего не понял. Несколько дней они прожили в «Норе» на небольшом диванчике, ожидая волонтерского транспорта. Жена, видимо, верила в сказки о гастрономической страсти укропских солдат к младенцам и с подозрением косилась на окружающих ее парней. Но Олегу не понравилось в ней не это: «Я вот встаю в пять-шесть утра, иду проверить все — посты, обстановку, потом готовлю завтрак или кофе. К концу завтрака они только просыпаются. Я потом еще за всех и посуду мою — она только перед отъездом раз предложила помощь».
Местные вообще озадачивали: «пенсионные туристы» могли остановиться на ночлег чуть не среди поля в квадрате возможного обстрела, а если их оттуда выпроваживали, начинали возмущаться произволом. Или, например, на блокпостах «лучшие люди» на машинах норовили проскочить без очереди, создавая неразбериху, но несколько разбитых прикладом «Шамана» зеркал научили всех дисциплине.
Как-то на заправке, расположенной уже в глубине мирной территории, к «Шаману» подошел парень, на вид немного моложе его, и спросил — «Ну что, когда же вы нас освободите?».
Олег посмотрел на него пристально – понятно, когда такие вопросы задают старики, дети или женщины, но слышать такое от вполне здорового молодого человека ему было даже неприятно. Разговорились. Парень оказался переселенцем, а на вопрос – отчего же сам не помогает освобождать свой город, ответил, что у него пожилая одинокая мама и он не может оставить ее.
— Но у меня тоже мама… Тоже пожилая и живет одна. Но я — здесь, — ответил парню «Шаман».
